Стоят перед двором высокие дубовые ворота, а на воротах резьба – два лебедя длинношеих клюют ясный месяц. Когда заперты ворота, то не перепрыгнуть через них, не перелететь.
На вечерней заре сниму бусы, обрежу ленты все и нити красные, волосы расчешу деревянным гребнем. А встану рано-рано, еще небо розоветь не будет. Одену рубаху белую и выйду босиком за ворота, пойду по селу тихо-тихо, чтоб не видел меня никто. Совью венок из клевера... да полынь вплету.
А как подойду к полю ржаному, широкому, стану белого кречета звать. Прилетит – солнце крылом закроет.
Попрошу его тогда, чтоб летел через лес дремучий, через горы высокие синие, через море холодное и нашел бы милого моего, крепким сном сморенного. Сел бы на белую грудь, на печень горячую, а раны глубокие крыльями закрыл. Не сочиться кровушке молодой, не тревожить землю-мать.
И проснулся бы сокол мой ото сна долгого, навьего, оседлал бы коня, а белый кречет дорогу указывал. Быстрее ветра бы мчался ко мне, море в два прыжка одолел, горы перешагнул, в лесу деревья на своем пути бы повывернул.
А я бы, кречета в путь дальний отправив, в поле пошла избу ветхую искать. В той избе на печи лежит вдова, лицо черное-пречерное, космы до пола свисают, когти в ладони вросли. Я той вдове одной рукой глаза закрою, а другой кол осиновый в грудь вобью. Захрипит, зарычит, заревет нечистая. Да там и издохнет, в прах обратится.
А я милого своего дождусь, колечко золотое на крыльцо брошу, пусть котится до самого неба. И день новый настанет.
На вечерней заре сниму бусы, обрежу ленты все и нити красные, волосы расчешу деревянным гребнем. А встану рано-рано, еще небо розоветь не будет. Одену рубаху белую и выйду босиком за ворота, пойду по селу тихо-тихо, чтоб не видел меня никто. Совью венок из клевера... да полынь вплету.
А как подойду к полю ржаному, широкому, стану белого кречета звать. Прилетит – солнце крылом закроет.
Попрошу его тогда, чтоб летел через лес дремучий, через горы высокие синие, через море холодное и нашел бы милого моего, крепким сном сморенного. Сел бы на белую грудь, на печень горячую, а раны глубокие крыльями закрыл. Не сочиться кровушке молодой, не тревожить землю-мать.
И проснулся бы сокол мой ото сна долгого, навьего, оседлал бы коня, а белый кречет дорогу указывал. Быстрее ветра бы мчался ко мне, море в два прыжка одолел, горы перешагнул, в лесу деревья на своем пути бы повывернул.
А я бы, кречета в путь дальний отправив, в поле пошла избу ветхую искать. В той избе на печи лежит вдова, лицо черное-пречерное, космы до пола свисают, когти в ладони вросли. Я той вдове одной рукой глаза закрою, а другой кол осиновый в грудь вобью. Захрипит, зарычит, заревет нечистая. Да там и издохнет, в прах обратится.
А я милого своего дождусь, колечко золотое на крыльцо брошу, пусть котится до самого неба. И день новый настанет.